Отправлено: 02.08.10 20:03. Заголовок: Размышления о В.И.ЛЕНИНЕ и позитивные отзывы современников

Размышления о В.И.ЛЕНИНЕ и позитивные отзывы современников


_24-07-2010
-- Тема о В.И.Ленине одна из труднейших. И прежде, и ныне его личность или восхвалялась, или критиковалась КРАЙНЕ ДОГМАТИЧНО, исходя из узких идеологических взглядов тех или иных эгрегоров. Намеренно сгущалась только та информация о нем, которая выставляла его фигуру в нужном свете. В годы советской власти из Ленина создали ИДОЛА, старательно запрятав в секретные архивы ту информацию, которая могла его хоть как-то опорочить. Сейчас наоборот пытаются изображать только в черных красках. Старательно выискиваются любые сведения, которые якобы свидетельствуют о том, что он был очень плохим человеком.
Для меня В.И.Ленин – пример очень незаурядного и эффективного политика, умевшего достигать кажущиеся ему ПРАВИЛЬНЫМИ цели (улучшение жизни миллионов трудящихся), исходя из конкретных исторических условий теми методами и средствами, которые соответствовали уровню развития человечества данного периода.



-- Давайте освежим в памяти то, что нам известно об этом великом историческом деятеле.

_001
ЦИТАТА (А.И.Ульянова «Детские и школьные годы Ильича»):
http://www.hrono.ru/libris/lib_ye/eliz_lenin.html

Семья, в которой вырос Владимир Ильич, была очень дружна. Он был третьим ребёнком, очень шумным, с бойкими, весёлыми карими глазами.
Володя и его сестра Оля, которая была на полтора года моложе его, росли очень живыми и бойкими детьми. Они любили шумные игры и беготню.



Читать Володя выучился у матери лет пяти. И он, и сестра Оля очень полюбили чтение и охотно читали детские книги и журналы, которые в изобилии получал наш отец. Стали они скоро читать и рассказы из русской истории, заучивали наизусть стихи.
Как уже было сказано, Володя был большим шалуном и проказником, но его хорошей стороной была правдивость: нашалит и всегда признается.
Учился он легко и охотно. И способности у него были хорошие, да и отец приучал его, как и старших брата с сестрой, к усидчивости, к точному и внимательному исполнению заданного. Учителя его говорили, что Володе очень помогает то, что он всегда внимательно слушает объяснение урока в классе. При своих прекрасных способностях он запоминал обыкновенно в классе новый урок, и дома ему приходилось лишь немного повторить его.
Он очень любил своего старшего брата и подражал ему во всём, до мелочей. О чём, бывало, ни спросят Володю, — как хочет он играть, пойдёт ли на прогулку, с маслом или с молоком положить ему каши за столом,—он не ответит сразу, а смотрит на Сашу. А тот нарочно медлит ответом, лукаво поглядывая на брата. И мы оба посмеиваемся над ним. Но и насмешки не отучали Володю, и он отвечал: „Как Саша". Так как Саша был на редкость серьёзный, вдумчивый и строго относящийся к своим обязанностям мальчик, то подражание ему было очень полезно для Володи: он постоянно видел перед собой пример сосредоточенности, точного и внимательного исполнения заданного, большой трудоспособности.



Пример Саши, горячо любимого брата, имел огромное значение для Володи. И не только в отношении к работе—в отношении к людям Саша являлся примером для нас всех, пользовался исключительной любовью всех нас за свой чуткий, ласковый и в то же время справедливый, твёрдый характер. Володя был с детства вспыльчив, и пример Саши, его всегдашней ровности и большой выдержки, имел для всех остальных детей, в том числе — и, особенно — для Володи, большое значение. Сначала подражая старшему брату, Володя потом сознательно стал бороться с этим недостатком, и в более зрелые годы мы совсем—или почти совсем—не замечали в нём вспыльчивости.
Такую же борьбу с собой и работу над собой видим мы в нём и в отношении развития в себе трудоспособности. Хотя мы и говорили, что Володя относился внимательно к исполнению всех своих заданий и учился прекрасно, но при его выдающихся способностях это всё-таки не составляло для него почти никакого труда — не приходилось напрягаться, вырабатывать в себе трудоспособность.
Относясь чрезвычайно сознательно и строго к себе и ко всему окружающему, Володя сам подметил в себе этот недостаток. Прислушиваясь, раз к бесконечным, чрезвычайно терпеливым упражнениям на рояле сестры Оли, он сказал мне: „Вот чьей работоспособности можно позавидовать". И он начал вырабатывать в себе трудоспособность, которая стала выдающейся уже в его молодые годы — в годы окончания им университета — и которой все мы удивлялись, когда он стал взрослым.
Ему в детстве было чуждо хвастовство, важничание — эти неприятные свойства, которых он не терпел в более поздние годы, от которых предостерегал молодёжь в своей речи на III съезде комсомола.
Возвращаясь из гимназии, Володя рассказывал отцу о том, что было на уроках и как он отвечал. Так как обычно повторялось одно и то же — удачные ответы, хорошие отметки, то иногда Володя просто, быстро шагая мимо кабинета отца по проходной комнате, через которую шла его дорога к себе, наверх, скороговоркой на ходу рапортовал: „Из греческого пять, из немецкого пять".
Так ясна у меня перед глазами эта сцена: я сижу в кабинете отца и ловлю довольную улыбку, которой обмениваются отец с матерью, следя глазами за коренастой фигуркой в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки рыжеватыми волосами, проворно мелькающей мимо двери. Предметы, конечно, менялись; иногда звучало: „Из латыни пять, из алгебры пять", но суть была одна: получалась обычно одна отметка — 5.
Отец говорил в те годы матери, что Володе всё слишком легко дается, и он боится, что в нём не выработается трудоспособность. Мы знаем теперь, что опасения эти оказались излишними, что Володя сумел выработать в себе исключительную трудоспособность.
Но Володя любил и посмеяться. Когда собирались его сверстники или в семье с меньшими (Олей и Митей), он был коноводом всех игр. И каждый день слышался его смех и неистощимый запас шуток и рассказов.
Вера Васильевна Кашкадамова, учительница городской школы и близкая знакомая нашей семьи, рассказывает в своих воспоминаниях, какое весёлое настроение царило у нас обычно, когда вся семья собиралась к вечернему чаю. „И всех громче,—говорит она,—звучали голоса Володи и его второй сестры, Оли. Так и раздавались их звонкие голоса и заразительный смех". Они рассказывали о разных происшествиях в гимназии, о разных проделках, шалостях. Отец был тоже не прочь поболтать с нами и, оставляя в кабинете серьёзные дела, рассказывал о своих гимназических годах, о различных случаях с его товарищами, разные шутки и анекдоты из школьной жизни. „Все смеются, всем весело. И хорошо чувствуется в этой дружной семье",—пишет Кашкадамова.
Отношения с товарищами в классе у Володи были хорошие: он объяснял непонятное, исправлял переводы или сочинения, а иногда помогал затруднявшимся товарищам писать их. Он рассказывал мне, что его интересовало помочь товарищу так, чтобы товарищ и отметку получил хорошую и чтобы не похоже было на то, что ему кто-нибудь помогал писать,—особенно, чтобы не было похоже, что помогал он, Володя. Он объяснял товарищам непонятное в перемены, приходил, как и брат, его Саша, иногда в гимназию на полчаса раньше, чтобы перевести для них трудное место с греческого или латинского или объяснить сложную теорему. Весь класс надеялся на Володю: идя впереди, он и другим помогал учиться.



Первые годы жизни в Симбирске семья наша кочевала по разным более или менее неудобным квартирам, пока, наконец, отец не купил деревянного дома на Московской улице. Дом этот был одноэтажный, с антресолями наверху, в которых помещались детские комнаты. Комната Володи была рядом с комнатой Саши в одном конце дома, а комната моя и троих меньших—в другом, по другой лестнице. Мы перебрались в этот дом, когда Володе было восемь лет, и, таким образом, пять лет учения—до пятого класса—он провёл в тесной близости с Сашей, заимствовал у него серьёзное отношение к делу, присутствовал при производстве его естественно-научных опытов, тянулся за книгами, которые читал Саша, спрашивал его советов.


_002
-- Мы видим, что в детстве Володя Ульянов был ребенком, которого можно отнести к категории ОТЛИЧНИКИ. Таких обычно в каждой школе очень мало. Не все из них впоследствии добиваются в жизни выдающихся успехов. Но все же это всегда признак одаренности ребенка способностями, которыми он в будущем может воспользоваться в том или ином направлении. А может и не воспользоваться. Такое тоже бывает.
Очень приятно смотреть на портрет семьи Ульяновых. Какие прекрасные глаза у родителей. У отца ощущается сильный интеллект и ВОЛЯ. У матери больше мягкости, сочетающейся с большой мудростью. Не вызывает никакого сомнения высокая нравственность этих людей.


_003
ЦИТАТА (А.И.Ульянова «Детские и школьные годы Ильича»):
В 1886 году, когда Владимиру Ильичу доходил шестнадцатый год, нашу счастливую семью постиг первый тяжёлый удар: 12 января скончался скоропостижно отец—Илья Николаевич. Александр Ильич был в то время в Петербурге. Володя остался старшим сыном в семье, и он выказал, несмотря на свою молодость, много внимательности по отношению к матери, много старания помочь ей в нахлынувших на неё новых заботах.
В 1887 году, когда Володя был в последнем классе, нашу семью постигло другое тяжёлое несчастье: за участие в покушении на царя Александра III был арестован Александр Ильич в Петербурге.
Он был признан одним из главных руководителей покушения, приговорён к смертной казни и казнён 8 мая 1887 года.



Володя переживал несчастье с большой твёрдостью, продолжал внимательно заниматься, но стал серьёзнее и молчаливее. Он часто задумывался над тем, правильный ли путь борьбы избрал старший брат, и говорил: „Нет, мы пойдём не таким путём. Не таким путём надо идти".
Начальству Симбирской гимназии был объявлен выговор за то, что оно выпустило с лучшей аттестацией и золотой медалью такого „ужасного преступника". Думали, что нельзя будет дать золотой медали и его брату, Владимиру Ильичу, но успехи последнего за все восемь лет гимназического учения были настолько выдающимися, ответы его на выпускном экзамене настолько блестящими, что нельзя было лишить его, как и сестру, его Ольгу, золотой медали. Он получил эту медаль и поступил в Казанский университет, на юридический факультет.
Мать с остальными детьми, продав в Симбирске дом и лишнее имущество, переехала тоже в Казань.
Тот гнёт, который и без того тяжело лежал на студенчестве в восьмидесятых годах прошлого столетия, ещё более усилился после покушения 1 марта 1887 года, участниками которого были студенты. „Инспекторами студентов" назначались настоящие полицейские ищейки, были закрыты все самые невинные студенческие общества, распущены все организации, поарестованы и исключены многие.
Студенты стали протестовать во всех университетах. Произошли так называемые студенческие беспорядки и в Казанском университете.



Владимир Ильич тоже принял участие в неразрешенной сходке и был в числе других исключен из университета и выслан из Казани в деревню Кокушкино.
Этим исключением окончились для него ученические годы. Двери высшей школы были для него закрыты.
В ходатайствах об обратном поступлении в университет ему было отказано главным образом из-за того, что он был братом Александра Ильича.
Таким образом, школьная учёба закончилась для Владимира Ильича в семнадцать лет. Но он был настолько сознательным, что сумел самостоятельно, без всякой посторонней помощи, закончить своё образование.
Он закончил официальное образование, сдав, когда ему было наконец, дано это право, выпускной экзамен по юридическому факультету, причём дал его в один год со своим выпуском, как будто не был исключен из университета.
Помню, многие удивлялись тогда, что он даже года из-за всех этих передряг не потерял, то есть что в действительности подготовился по всем наукам университетского курса не в четыре, как все, а в каких-нибудь два года.
Полученный им диплом об окончании университета давал ему профессию (он записался помощником присяжного поверенного), а значит, возможность зарабатывать себе хлеб, о чём надо было думать, так как вся семья жила лишь на пенсию матери да на то, что проживалось понемногу из оставшегося после отца.
За эти годы жизни — сначала в Казани, а потом в Самаре — Ильич сложился в революционера, мужественного, убеждённого, не боящегося никаких трудностей, отдающего все свои силы борьбе за дело трудящихся.
Владимир Ильич с особым вниманием читал, изучал сочинения Маркса и Энгельса. Маркс и Энгельс показали, как во всех странах капиталисты угнетают рабочих, наживаются на их труде, а помещики наживаются на труде крестьян. Маркс и Энгельс писали, что есть один путь для того, чтобы положить конец всякому угнетению, всякой эксплуатации,—это объединиться рабочим и общими силами, опираясь на всех трудящихся, сбросить власть помещиков и капиталистов, взять власть в свои руки и завести новые порядки, устроить жизнь светлую и счастливую для всех.

 Отправлено: 05.08.10 19:54. Заголовок: ЦИТАТА (А. М. ГОРЬКИ..

ЦИТАТА (А. М. ГОРЬКИЙ - В. И. ЛЕНИН):
С поразительной, всегда присущей ему живостью и ясностью он заговорил о Думе, о кадетах, которые «стыдятся быть октябристами», о том, что «пред ними один путь направо», а затем привел ряд доказательств в пользу близости войны и, «вероятно, не одной,но целого ряда войн»,— это его предвидение вскоре оправдалось на Балканах.
Встал, характерным жестом сунул пальцы рук за жилет под мышками и медленно шагал по тесной комнатке, прищуриваясь, поблескивая глазами.
— Война будет. Неизбежно. Капиталистический мир достиг состояния гнилостного брожения, уже и сейчас люди начинают отравляться ядами шовинизма, национализма. Я думаю, что мы еще увидим общеевропейскую войну. Пролетариат? Едва ли пролетариат найдет в себе силу предотвратить кровавую склоку. Как это можно сделать? Общеевропейской забастовкой рабочих? Для этого они недостаточно организованы, сознательны. Такая забастовка была бы началом гражданской войны, мы, реальные политики, не можем рассчитывать на это. Остановясь, шаркая подошвой по полу, угрюмо сказал:
— Пролетариат, конечно, пострадает ужасно — такова, пока, его судьба. Но враги его — обессилят друг друга. Это — тоже неизбежно.
И, подойдя ко мне, он сказал, как бы с изумлением, с большой силой, но негромко:
— Нет, вы подумайте: чего ради сытые гонят голодных на бойню друг против друга? Можете вы назвать преступление более идиотическое и отвратительное? Страшно дорого заплатят за это рабочие, но в конце концов выиграют они. Это — воля истории.
Он часто говорил об истории, но никогда в его речах я не чувствовал фетишистического преклонения пред ее волей и силой.
Речь взволновала его, присев к столу, он вытер вспотевший лоб, хлебнул холодного чая и неожиданно спросил:
— Что это за скандал был у вас в Америке? По газетам я знаю, в чем дело, но — как это вышло?
Я кратко рассказал ему мои приключения. Никогда я не встречал человека, который умел бы так заразительно смеяться, как смеялся Владимир Ильич. Было даже странно видеть, что такой суровый реалист, человек, который так хорошо видит, глубоко чувствует неизбежность великих социальных трагедий, непримиримый, непоколебимый в своей ненависти к миру капитализма, может смеяться по-детски, до слез, захлебываясь смехом. Большое, крепкое душевное здоровье нужно было иметь, чтобы так смеяться.
— Ох, да вы — юморист! — говорил он сквозь смех.— Вот не предполагал. Черт знает как смешно...
И, стирая слезы смеха, он уже серьезно, с хорошей, мягкой улыбкой сказал:
— Это — хорошо, что вы можете относиться к неудачам юмористически. Юмор — прекрасное, здоровое качество. Я очень понимаю юмор, но не владею им. А смешного в жизни, пожалуй, не меньше, чем печального, право, не меньше.
… Не могу представить себе другого человека, который, стоя так высоко над людьми, умел бы сохранить себя от соблазна честолюбия и не утратил бы живого интереса к простым людям. Был в нем некий магнетизм, который притягивал к нему сердца и симпатии людей труда. Он не говорил по-итальянски, но рыбаки Капри, видевшие и Шаляпина и не мало других крупных русских людей, каким-то чутьем сразу выделили Ленина на особое место. Обаятелен был его смех,—«задушевный» смех человека, который, прекрасно умея видеть неуклюжесть людской глупости и акробатические хитрости разума, умел наслаждаться детской наивностью «простых сердцем».
Старый рыбак, Джиованни Спадаро, сказал о нем:
— Так смеяться может только честный человек.
… Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренно любить Уже только эта одна, в корне не кажающая человека, необходимость раздвоения души, неизбежность любви сквозь ненависть осуждает современные условия жизни на разрушение.
В России, стране, где необходимость страдания проповедуется как универсальное средство «спасения души», я не встречал, не знаю человека, который с такой глубиной и силой, как Ленин, чувствовал бы ненависть, отвращение и презрение к несчастиям, горю, страданию людей.
В моих глазах эти чувства, эта ненависть к драмам и трагедиям жизни особенно высоко поднимают Владимира Ленина, человека страны, где во славу и освящение страдания написаны самые талантливые евангелия и где юношество начинает жить по книгам, набитым однообразными, в сущности, описаниями мелких, будничных драм.
Для меня исключительно велико в Ленине именно это его чувство непримиримой, неугасимой вражды к несчастиям людей, его яркая вера в то, что несчастие не есть неустранимая основа бытия, а — мерзость, которую люди должны и могут отмести прочь от себя.
Я бы назвал эту основную черту его характера воинствующим оптимизмом материалиста, и это была в нем нерусская черта. Именно она особенно привлекала душу мою к этому человеку,— Человеку — с большой буквы.
… Должность честных вождей народа — нечеловечески трудна. Но ведь и сопротивление революции, возглавляемой Лениным, было организовано шире и мощнее. К тому же надо принять во внимание, что с развитием «цивилизации» — ценность человеческой жизни явно понижается, о чем неоспоримо свидетельствует развитие в современной Европе техники истребления людей и вкуса к этому делу.
Но скажите голосом совести: насколько уместно и не слишком ли отвратительно лицемерие тех «моралистов», которые говорят о кровожадности русской революции, после того как они, в течение четырех лет позорной общеевропейской бойни, не только не жалели миллионы истребляемых людей, но всячески разжигали «до полной победы» эту мерзкую войну?
Много писали и говорили о жестокости Ленина. Разумеется, я не могу позволить себе смешную бестактность защиты его от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не пытались бы измазать грязью. Это — всем известно.
Кроме этого, у всех людей есть стремление не только принизить выдающегося человека до уровня понимания своего, но и попытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали «обыденной жизнью».
Меня восхищала ярко выраженная в нем воля к жизни и активная ненависть к мерзости ее, я любовался тем азартом юности, каким он насыщал все, что делал. Меня изумляла его нечеловеческая работоспособность. Его движения были легки, ловки, и скупой, но сильный жест вполне гармонировал с его речью, тоже скупой словами, обильной мыслью. И на лице, монгольского типа, горели, играли эти острые глаза неутомимого борца против лжи и горя жизни, горели, прищуриваясь, подмигивая, иронически улыбаясь, сверкая гневом. Блеск этих глаз делал речь его еще более жгучей и ясной.
Иногда казалось, что неукротимая энергия его духа брызжет из глаз искрами и слова, насыщенные ею, блестят в воздухе. Речь его всегда вызывала физическое ощущение неотразимой правды.
…До 18 года, до пошлейшей и гнусной попытки убить Ленина, я не встречался с ним в России и даже издали не видал его. Я пришел к нему, когда он еще плохо владел рукой и едва двигал простреленной шеей. В ответ на мое возмущение он сказал неохотно, как говорят о том, что надоело:
— Драка. Что делать? Каждый действует как умеет.
… — Разве я спорю против того, что интеллигенция необходима нам? Но вы же видите, как враждебно она настроена, как плохо понимает требования момента? И не видит, что без нас она бессильна, не дойдет к массам. Это — ее вина будет, если мы разобьем слишком много горшков.
… Мне часто приходилось говорить с Лениным о жестокости революционной тактики и быта.
— Чего вы хотите? — удивленно и гневно спрашивал он.— Возможна ли гуманность в такой небывало свирепой драке? Где тут место мягкосердечию и великодушию? Нас блокирует Европа, мы лишены ожидавшейся помощи европейского пролетариата, на нас, со всех сторон, медведем лезет контрреволюция, а мы — что же? Не должны, не вправе бороться, сопротивляться? Ну, извините, мы не дурачки. Мы знаем: то, чего мы хотим, никто не может сделать, кроме нас. Неужели вы допускаете, что, если б я был убежден в противном, я сидел бы здесь?
— Какою мерой измеряете вы количество необходимых и лишних ударов в драке? — спросил он меня однажды после горячей беседы, На этот простой вопрос я мог ответить только лирически. Думаю, что иного ответа — нет.
… однажды, в Горках, лаская чьих-то детей, он сказал:
— Вот эти будут жить уже лучше нас; многое из того, чем жили мы, они не испытают. Их жизнь будет менее жестокой.
И, глядя в даль, на холмы, где крепко осела деревня, он добавил раздумчиво:
— А все-таки я не завидую им. Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями, жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!
… Как-то вечером, в Москве, на квартире Е. П. Пешковой, Ленин, слушая сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейн, сказал:
— Ничего не знаю лучше «Appassionata», готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!
И, прищурясь, усмехаясь, он прибавил невесело:
— Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм,— должность адски трудная!
… Я знаю, что между Владимиром Лениным и даже крупнейшими людьми его партии невозможно поставить знака равенства, но сам он этого как бы не знал, а вернее — не хотел знать. Он был резок с людьми, споря с ними, безжалостно высмеивал, даже порою ядовито издевался — все это так. Но сколько раз в его суждениях о людях, которых он вчера распинал и «разносил», я совершенно ясно слышал ноты искреннего удивления пред талантами и моральной стойкостью этих людей, пред их упорной и тяжелой работой адовых условий 1918—1921 годов, работой в окружении шпионов всех стран и партий, среди заговоров, которые гнилыми нарывами вздувались на истощенном войною теле страны. Работали — без отдыха, ели мало и плохо, жили в непрерывной тревоге.
Но сам Ленин как будто не испытывал тяжести этих условий и тревог жизни, потрясенной до самых глубочайших основ своих кровавой бурей гражданской распри. И только один раз, в беседе с М. Ф. Андреевой, у него, по ее словам, вырвалось что-то подобное жалобе:
— Что же делать, милая Мария Федоровна? Надо бороться. Необходимо! Нам тяжело? Конечно! Вы думаете: мне тоже не бывает трудно? Бывает — и еще как! Но — посмотрите на Дзержинского,— на что стал похож он! Ничего не поделаешь! Пусть лучше нам будет тяжело, только бы одолеть!
… Да, часто слышал я его похвалы товарищам. И даже о тех, кто — по слухам — не пользовался его личными симпатиями, Ленин умел говорить, воздавая должное их энергии. Я был очень удивлен его высокой оценкой организаторских способностей Л. Д. Троцкого,— Владимир Ильич подметил мое удивление.
— Да, я знаю, о моих отношениях с ним что-то врут. Но — что есть — есть, а чего нет — нет, это я тоже знаю. Он вот сумел организовать военных спецов.
Помолчав, он добавил потише и невесело:
— А все-таки не наш! С нами, а — не наш. Честолюбив. И есть в нем что-то... нехорошее, от Лассаля.
… Людей Владимир Ильич чувствовал, должно быть, очень хорошо. Как-то, входя в его кабинет, я застал там человека, который, пятясь к двери задом, раскланивался с Владимиром Ильичем, а Владимир Ильич, не глядя на него, писал.
— Знаете этого? — спросил он, показав пальцем на дверь; я сказал, что раза два обращался к нему по делам «Всемирной литературы».
— И — что?
— Могу сказать: невежественный и грубый человек.
— Гм-гм... Подхалим какой-то. И, вероятно, жулик. Впрочем, я его первый раз вижу, может быть, ошибаюсь.
Нет, Владимир Ильич не ошибся; через несколько месяцев человек этот вполне оправдал характеристику Ленина.

ЦИТАТА (А. С. ЕНУКИДЗЕ - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «ИЛЬИЧ ЗА РАБОТОЙ»):
…подготовка к Стокгольмскому съезду велась очень хорошо. В некоторых промышленных районах у нас было больше делегатов, чем у меньшевиков, но на самом Стокгольмском съезде перевес оказался на стороне меньшевиков, благодаря кавказским голосам, особенно Грузинской социал-демократической партии. Их голосами большевики были забаллотированы на IV (Объединительном) съезде, и Владимир Ильич нам, группе товарищей, которые остались в Питере работать, говорил: «Нас здесь побили, мы приедем битыми, но не унывайте, мы такую работу разовьем, что к следующему съезду у нас будет большинство». А мы уж приходили в уныние; наступал легальный период работы, и большевикам приходилось замыкаться в подполье, потому что все социал-демократические партии — легальные и нелегальные — обрушивались как раз против большевиков, в особе

 Отправлено: 10.08.10 21:50. Заголовок: М. М. Харитонов - ИЗ..

М. М. Харитонов - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
В дни Февральской революции Владимир Ильич жил все еще в Цюрихе.
Уже на второй день, после того как подтвердилось сообщение о свержении царизма, Владимир Ильич ясно видел весь дальнейший ход событий. Реферат о русской революции, который он прочел через несколько дней после этого, имел подзаголовок: «Пойдет ли русская революция по пути Парижской коммуны?». В этом реферате Владимир Ильич излагал все те мысли, которые потом легли в основу его знаменитых «Писем из далека». Владимир Ильич из этого далека прекрасно видел и сознавал, что русская революция, чтобы быть победоносной в обстановке мировой империалистической войны, не может и не должна кончиться созданием буржуазной парламентской республики. Путь Парижской коммуны, завоевание власти рабочим классом — вот единственно правильный путь.
Надо было видеть Владимира Ильича в эти дни. Сказать, что это был лев, только что схваченный и посаженный в клетку, или сравнить его с орлом, которому только что срезали крылья,— все это бледно в сравнении с тем, что представлял собой Владимир Ильич в эти дни. Вся его гигантская воля в это время была сконцентрирована вокруг одной мысли: ехать
Наряду с обдумыванием основных проблем русской революции и изложением их в «Письмах из далека» Владимир Ильич бился над практическим разрешением вопроса о поездке в Россию. Именно «бился», ибо положение было почти безвыходным. С одной стороны, страны Антанты, правительства которых в большевиках видели своих смертельных врагов. Министерства иностранных дел этих правительств имели подробные списки всех эмигрантов и точно знали, кто какую позицию занимает. И в то время как социал-патриотам всех оттенков французское и английское правительства не только охотно выдавали паспорта и разрешения на поездку в Россию, но оказывали и прямую поддержку, о пропуске большевиков не могло быть и речи. Полицейски-шпионские условия военного времени делали такую поездку, особенно для такого человека, как Владимир Ильич, совершенно невозможной. С другой стороны — Германия и Австро-Венгрия, страны, с которыми Россия находилась в войне и откуда в свое время почти все русские подданные были либо высланы, либо интернированы.
А ехать все-таки нужно было. Но как? Над этим вопросом билась вся политическая эмиграция. В головах отдельных товарищей возникали самые фантастические планы. Возможным средством для разрешения этой крайне трудной задачи было использование противоречий двух воюющих групп
капиталистических держав. Если поездка в революционную Россию революционеров-интернационалистов в такой мере нежелательна для правительств Антанты, что те принимают все меры, чтобы ей воспрепятствовать, то не сочтет ли правительство Германии, в силу этого, выгодным для себя такую поездку с точки зрения своих интересов?
Отсюда и родилась высказанная первоначально Мартовым идея поездки через Германию легальным путем. Условия поездки, как и сама поездка, подробно описаны другими товарищами, так что мне можно об этом и не писать. Неправильно, мне кажется, что товарищи, которые пишут об этой поездке,
употребляют слова «пломбированный вагон», беря эти слова без кавычек. На самом деле вагон, в котором мы разместились, был с одной стороны совершенно открыт, и всякий мог свободно в него войти и выйти. «Пломбированным» в кавычках он был в том смысле, что, по условиям договора, никто из нас, кроме Платтена, за все время нахождения вагона на территории Германии не имел права из него выходить, как никто, кроме Платтена, не имел права входить в наш вагон.
Мысль Владимира Ильича за все время нашей поездки была исключительно сосредоточена на вопросах, связанных с ближайшей работой партии. Он очень много ходил взад и вперед по вагону, мысленно разрабатывая в деталях стратегический план ближайшего этапа борьбы. По дороге из Цюриха в Петроград Владимир Ильич почти все время думал, думал почти вслух на глазах у товарищей. Мы все старались, насколько позволяли условия вагона, не мешать Владимиру Ильичу в его работе, но, когда однажды один из товарищей, в согласии с другими, хотел отказаться от своего места, дабы лучше устроить Владимира Ильича, он решительно запротестовал, и притом таким тоном, что никто из нас не стал больше на этом настаивать.
…Встреча, которая была оказана Ленину по прибытии нашем в Петроград, многим из нас впервые раскрыла всю глубину и размах происшедшего в феврале переворота. Владимира Ильича эта встреча в буквальном смысле воспламенила.
Каждого, кто наблюдал Владимира Ильича еще за несколько часов до этого в вагоне и теперь, на броневике у Финляндского вокзала, произносящим свою первую речь перед революционными рабочими, солдатами и матросами тогдашнего Петрограда, не могло не поразить то огромное впечатление, какое эта встреча произвела на Владимира Ильича: вчера еще весь сосредоточенный в глубочайших мыслях, сегодня он был весь в движении, в действии. Точно огромная потенциальная сила вдруг мощным толчком была сразу приведена в движение, и от этого движения все вокруг зашумело и задвигалось.

Фриц Платтен - ИЗ КНИГИ «ЛЕНИН ИЗ ЭМИГРАЦИИ В РОССИЮ»
Теперь можно считать доказанным, что поездка Ленина в Россию через Германию произвела столь огромное впечатление не потому, что он — первый из эмигрантской массы вместе с ближайшими своими соратниками рискнул совершить эту поездку, а потому, что у всех было убеждение, что этот человек с огромной силой воли вмешается в события русской революции. Произведенная поездкой Ленина сенсация, вызванное ею возбуждение находились в резком противоречии с позицией, занятой той же европейской печатью по отношению ко второй партии эмигрантов, хотя при этом через Германию ехало приблизительно 500 русских эмигрантов.
Нет никакого сомнения, что лица, участвовавшие в этой поездке, сыграли решающую роль не только в русской, но, можно без преувеличения сказать, и в мировой истории. Кто в Западной Европе в 1917 году осмелился бы предсказать, что эти «голяки» в ободранных костюмах, все пожитки которых можно было увязать в головной платок, сделаются вождями и руководителями страны со 130-миллионным населением? В 1917 году все издевались над этой кучкой фанатиков, стремящихся «осчастливить мир и лишенных всякого чувства действительности».
На вокзале в Готтмадингене нас временно изолировали в зале III класса. Потом мы сели в пломбированный пассажирский вагон II—III класса. Дети и женщины заняли мягкие места, мужчины разместились в III классе.
Поездка протекала нормально, к полному удовлетворению едущих. Лишь время от времени причиняли мне хлопоты несколько товарищей — любителей пения. Часть из них не могла удержаться и пела на французском языке «Марсельезу», карманьолу и другие французские песни, не обращая внимания на сопровождавших нас двух офицеров. Во Франкфурте разыгрался инцидент с Радеком, вызванный его «братанием с солдатами». Я, сознаюсь, виноват в том, что допустил немецких солдат войти в вагон. Три наших вагонных двери были запломбированы; четвертая, задняя, вагонная дверь открывалась свободно, так как мне и офицерам было предоставлено право выходить из вагона. Ближайшее к этой свободной двери купе было предоставлено двум сопровождавшим
нас офицерам. Проведенная мелом черта на полу коридора отделяла — без нейтральной зоны — территорию, занятую немцами, с одной стороны, от русской территории — с другой. Господин фон Планид строжайше соблюдал инструкции, преподанные ему господином Шюллером, атташе немецкого посольства, передавшим в Готтмадингене нашу партию для дальнейшего следования обоим офицерам; эти инструкции требовали, чтобы экстерриториальность не была нарушена. Предполагая, что во Франкфурте я не выйду из вагона, оба офицера покинули его. Я последовал их примеру, так как условился встретиться на франкфуртском вокзале с одной своей знакомой. Я купил в буфете пива, газет и попросил нескольких солдат за вознаграждение отнести пиво в вагон, предложив служащему, стоявшему у контроля, пропустить солдат. Привожу здесь эти подробности только для объяснения инцидента.
Я хочу еще упомянуть об одной беседе с Лениным на немецкой территории, так как психологически интересно узнать, как в то время Ленин оценивал шансы большевистской партии в русской революции и каков был мой ответ — типичный ответ западноевропейского коммуниста — на поставленный Лениным вопрос. Нужно иметь в виду, что Керенский угрожал возбудить против едущих эмигрантов обвинение в государственной измене, и, по всем сведениям, надо было ожидать, что Ленин и его товарищи встретят в Петрограде наряду с большим числом стойких друзей также множество яростных и подлых врагов.
В коридоре вагона шел горячий спор. Вдруг Ленин обратился ко мне с вопросом: «Какого вы мнения, Фриц, о нашей роли в русской революции?» — «Должен сознаться,— ответил я,— что вполне разделяю ваши взгляды на методы и цели революции, но как борцы вы представляетесь мне чем-то вроде гладиаторов Древнего Рима, бесстрашно, с гордо поднятой головой выходивших на арену навстречу смерти. Я преклоняюсь перед силой вашей веры в победу».
Легкая улыбка скользнула по лицу Ленина, и в ней можно было прочесть глубокую уверенность в близкой победе.
В Заснице мы оставили немецкую территорию; перед этим было проверено число едущих, сняты пломбы с багажного вагона, и состоялась передача багажа. Пассажирский пароход «Треллеборг» доставил нас в Швецию.

Г. Е. Зиновьев - ПРИЕЗД В. И. ЛЕНИНА В РОССИЮ
Все мы были твердо уверены, что по приезде в Петроград мы будем арестованы Милюковым и Львовым. Больше всех в этом уверен был Владимир Ильич. И к этому он готовил всю группу товарищей, следовавших за ним. Для большей верности мы отобрали даже у всех ехавших с нами официальные подписки в том, что они готовы пойти в тюрьму и отвечать перед любым судом за принятое решение поехать через Германию.
Чем ближе к Белоострову, тем больше возрастает волнение. В Белоострове, однако, власти встречают нас достаточно дружелюбно. Один из керенских офицеров, исполняющий должность коменданта Белоострова, даже «рапортует» Владимиру Ильичу.
В Белоострове нас встречают ближайшие друзья. Среди них Каменев, Сталин и многие другие. В тесном полутемном купе третьего класса, освещенном огарком свечи, происходит первый обмен мнений. Владимир Ильич забрасывает товарищей рядом вопросов.
— Будем ли мы арестованы в Петрограде?
Встречающие нас друзья определенного ответа не дают, но загадочно улыбаются. По дороге, на одной из станций, ближайших к Сестрорецку, сотни сестрорецких пролетариев приветствуют Владимира Ильича с той сердечностью, с которой рабочие относились только к нему. Его подхватывают на руки. Он произносит первую короткую приветственную речь.
...Перрон Финляндского вокзала в Петрограде. Уже ночь. Только теперь мы поняли загадочные улыбки друзей. Владимира Ильича ждет не арест, а триумф. Вокзал и прилегающая площадь залиты огнями прожекторов. На перроне длинная цепь почетного караула всех родов оружия. Вокзал, площадь и прилегающие улицы запружены десятками тысяч рабочих, восторженно встречающих своего вождя. Гремит «Интернационал». Десятки тысяч рабочих и солдат горят энтузиазмом.

<\/u><\/a>

Л. П. Чубунов - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Еще будучи по дороге к Петрограду, я мечтал о том, как бы мне увидеть Ленина, и, как только прибыл в Петроград, я отправился во дворец Кшесинской, где помещался ЦК РСДРП (б).
Там я узнал, что Владимир Ильич Ленин 10 апреля будет выступать на солдатском митинге в Измайловском полку по вопросу о государственном устройстве.
Я и мои спутники-моряки за два часа до назначенного времени начала митинга отправились в казармы Измайловского полка. Когда мы прибыли в Измайловские казармы, то помещение, где должен был состояться митинг, уже было буквально запружено до отказа солдатами. И не только огромный зал, но и двор был полностью заполнен солдатами и офицерами. Мне и моим спутникам стоило больших усилий, чтобы протискаться в гущу солдатской массы. Там шли разговоры о Ленине.
Когда мы были уже в толпе солдат, то ко мне обратился один из них с вопросом: «Ты видел Ленина?» Я ответил: «Да, видел».— «А какой он?» — спросил солдат, рядом стоящий. Я ответил, что самый обыкновенный человек, а Ленина я встречал на станции Белоостров, когда он ехал в Россию из эмиграции. Солдат снова обратился с вопросом: «Как же ты говоришь, что Ленин самый обыкновенный человек, а почему его боится буржуазия?» Я ответил: «Буржуазия боится Ленина не потому, что он необыкновенной величины, а потому, что Ленин говорит народу правду о войне, о земле, кому в России должна принадлежать власть и какая должна быть дана свобода народу, а буржуазия и их прихлебатели — меньшевики и эсеры против этого. Они только обещают, а на деле проводят политику помещиков и капиталистов». Солдат, обращаясь ко мне, спросил: «А ты большевик-ленинец?» Я ответил: «Да, большевик-ленинец». «А правда, что говорят и пишут в газетах, что Ленин и большевики подкуплены Вильгельмом?» — спросил рядом стоявший солдат невысокого роста, небритый, обросший бородой и в грязной шинели. Я ответил: «То, что тебе кто-то говори

 Отправлено: 11.08.10 11:57. Заголовок: Н. И. Муралов - ВСТР..

Н. И. Муралов - ВСТРЕЧИ С ИЛЬИЧЕМ НА ВОЕННОЙ РАБОТЕ
Моя следующая встреча с тов. Лениным произошла уже в 1918 году, когда я ездил в Петроград уже как командующий войсками Московского военного округа.
Московская организация по вопросу о войне стояла на той точке зрения, что мир с немцами заключать не следует ввиду тяжелых условий, предъявляемых немцами, что следует с немцами сражаться во что бы то ни стало и не заключать мира.
Я поехал в Петроград вместе с тов. Одиссеем-Мандельштамом просить у наркомвоен тов. Подвойского денег для выплаты жалованья солдатам Московского военного округа и повышения оклада солдатского жалованья с 5 руб. в месяц до 50 — таково было постановление Исполкома Московского Совета.
В Смольном мы встретили в коридоре тов. Ленина, шедшего из столовой, с большой чашкой чая в руках. Тов. Ленин был очень весел, радушно встретил нас с возгласами:
— А, московские вояки, приветствую, приветствую!
Настроение его было, по-видимому, превосходное, глаза хитро и весело смеялись, весь он был, как показалось мне, перерожденный, энергичный. Веселый, жизнерадостный, остроумный Ильич, большая полная чашка с чаем в руках, все как-то действовало на меня ободряюще, и самому становилось весело...
Он позвал нас в свой кабинет, предлагая зайти в столовую и взять чаю.
В кабинете Ильич вдруг рассвирепел и набросился на нас за московское воинственное настроение.
— Москвичи хотят воевать, слепцы, разве вы не знаете, что крестьянство устало, оно не хочет воевать, их миллионы; вы хотите погубить революцию, погубить лучшую часть рабочего класса. Хотите, я вас назначу Верховным главнокомандующим, но сначала прочтите вот эти кипы телеграмм с фронта от М. Д. Бонч-Бруевича. Вы читайте, а я пока займусь своим делом.
Ильич тут же занялся своим делом, чтением каких-то документов, а я с любопытством прикоснулся к телеграммам с фронта на имя Ильича; их были сотни. Я перебрал их и прочел десятка три. Бонч-Бруевич доносил: «Такого-то числа на фронте N корпуса солдаты самовольно оставили позицию, силою завладели эшелонами и отправились в тыл; на фронте такой-то армии N дивизия самовольно оставила позиции и ушла в глубокий тыл; на участке такого-то корпуса, такой-то армии артиллеристы оставили тяжелую артиллерию и ушли самовольно в глубокий тыл; в такой-то армии, в таком-то полку солдаты распродают немцам лошадей, пулеметы, патроны и пр. и т. п.».
Я копался в телеграммах — картина самая мрачная. Фронт совершенно развалился. Нужен действительно отдых. Меня прервал Ильич.
— Ну что, насладились, хотите воевать, можем воевать?
— Понятно, при таких условиях воевать нельзя,— ответил я.
— Нет, не воевать с немцами надо, а прекратить войну. Быстро и энергично вооружить, обучить рабочих, сорганизовать их. Пусть это будет мир похабный, но крестьянская масса отдохнет, массы сорганизуются. Надо уберечь военное добро, учесть его, охранить от расхищения, привести в порядок. Набраться сил, средств. Укрепить власть на местах, изгнать помещиков.
…Тяжелые условия «похабного» (выражение Ильича) Брестского мира дали передышку усталой крестьянской массе, ушедшей с фронта домой и внесшей в деревенскую анархичную обстановку свежую революционную струю и некоторую планомерность в ожесточенную борьбу с помещиками.
Конечно, Ильич скептически относился к прочности мира, а на Брестский договор смотрел как на вынужденную необходимость подписать похабный договор, который при первой возможности будет нами изорван, просто как ненужный «клочок бумаги». Ильич знал и верил в то, что если не дни, то месяцы владычества кайзера над немецким народом сочтены, революция в Германии неизбежна,— а раз так, то для спасения нашей революции факт подписания похабного договора является мерой временного характера.

<\/u><\/a>

…В Москве я явился к Владимиру Ильичу для доклада о положении на Восточном фронте. Он был недоволен. К людям, потерпевшим поражение, Владимир Ильич относился настороженно и сдержанно. Он выяснял, какова доля вины в поражении самого потерпевшего поражение, какие допущены ошибки, сделано ли все для предотвращения поражения. Он хотел знать все мельчайшие подробности падения Казани и обстановки падения; что было сделано нами, чтобы предотвратить падение; каково настроение татарских деревень, рабочих Казани и т. д. и пр. Были заданы вопросы о новых рабочих пополнениях, о том, чем объяснить опоздание их прибытия к Казани, достаточно ли помогал фронту Комиссариат по военным делам, лично Троцкий и т. д.
Я рассказал, что партийная работа по заводам Казани не была налажена, что связь фронта с местными партийными организациями недостаточно крепка, что поэтому рабочих не удалось поднять на защиту Казани. Рассказал о белогвардейском восстании в Казани, которое, несмотря на всю энергичную работу тов. Лациса, мы не могли предотвратить; говорил и о том, что при нашем отступлении через татарские деревни кулачество активно выступало против красных частей; арестовывало одиночек-красноармейцев и небольшие группки их; указал, что татарская деревня под влиянием кулачества держится в лучшем случае нейтрально, но что марийские деревни — с нами и помогают нашим частям; что некоторые части (конный отряд Трофимова, так называемый интернациональный отряд — сербы и др.) вели себя предательски и даже повернули оружие против нас; в штабе было предательство, на фронте — трусость, дезертирство. Крепко держались лишь некоторые красноармейские части, рабочие отряды и латышские стрелки. Заявил, что жестокими мерами приходится бороться с трусами и дезертирами, приходится выставлять против них даже пулеметы...
Владимир Ильич слушал внимательно, изредка прерывал вопросом, выясняющим какую-нибудь подробность или какой-нибудь его интересующий, но им открыто не задаваемый вопрос. Он прислушивался к рассказу, направляя его своими вопросами в сторону ему желательную, его интересующую, для выяснения тех вопросов, которые ему необходимы для установления его дальнейших планов и действий.
При рассказе о трусах и дезертирах Владимир Ильич вплотную приблизился ко мне и, смотря на меня в упор с жестким, не допускающим возражений блеском глаз, немного прищурившись, сдавленным голосом сказал:
«Правильно... если необходимо, то расстрелять, чтобы видели трусы и дезертиры!»
Этим Владимир Ильич давал указания, что военную дисциплину надо создать во что бы то ни стало; что только при этих условиях мы победим; что нам нужна крепкая, железной дисциплиной спаянная Красная Армия;
Не помню, в какой из моих приездов в Москву из Арзамаса и свиданий с Владимиром Ильичем зашел разговор о Троцком и о его роли на фронте. Я передавал общее недовольство фронтовых политработников партизанскими наскоками поездов Троцкого на тот или другой боевой участок. Недовольно было и командование, ибо часто при проездах и во время пребывания поездов Троцкого на фронте создавалось двоевластие, путались действия, планы, потому что
Троцкий часто о своих распоряжениях и действиях не ставил в известность ни командование, ни Реввоенсовет. Особенно это было отмечено под Свияжском. Пребывание Троцкого на этом фронтовом участке буквально внесло дезорганизацию в руководстве операциями. Иногда приходилось выделять специальные части, чтобы защитить Троцкого или выручить его (как это имело место, когда белогвардейцы прорвались к Казанской железной дороге и заперли поезд Троцкого). При этом Троцкий пытался и непосредственно командовать. Все это вносило путаницу на фронте, нервировало и политработников, и командование. Я передал об этом Владимиру Ильичу и высказался за отзыв Троцкого с этого участка.
И вот Владимир Ильич, выслушав меня, сказал:
— Троцкий — крупный человек, энергичный, им очень много сделано для привлечения старого офицерства в Красную Армию, Троцким много сделано для организации Красной Армии. Но он не наш, ему нельзя вполне доверять: что он может сделать завтра — не скажешь. Надо внимательно за ним смотреть. Не будем его пока отзывать. Приедете, узнаете, посмотрите и подробно сообщите. Тогда решим. Может быть, для подобной переписки установить специальный шифр. Пишите мне лично...
На меня эти слова Владимира Ильича подействовали чрезвычайно сильно. Я был смущен этой оценкой Троцкого, так как знал, что официально Владимир Ильич часто лично подкреплял авторитет Троцкого, говорил о его заслугах и т. д.
Сущность, даже общий тон выражений Владимира Ильича я передаю точно.
…Владимир Ильич лично вникал во все общие и частные вопросы гражданской войны, в каких бы формах она ни проявлялась в то или другое время.
Помню период 1920 года, когда чрезвычайно остро стоял вопрос о борьбе с бандитизм

 Отправлено: 12.08.10 17:34. Заголовок: Л. А. Фотиева - НЕИС..

Л. А. Фотиева - НЕИССЯКАЕМАЯ ЭНЕРГИЯ (Конец мая — ноябрь 1922 года)
Долгие тяжелые годы эмиграции, последствия ранения, переутомление от нечеловеческого напряжения сил подорвали здоровье Владимира Ильича. Уже к концу 1921 года он начал страдать сильными головными болями и упорной бессонницей.
В. И. Ленин работал, совершенно не щадя своих сил. Ни просьбы, ни убеждения врачей, родных и ближайших товарищей уделять внимание своему здоровью не имели успеха. Постоянно заботясь о здоровье и своевременном отдыхе товарищей, настаивая на «капитальном ремонте» наиболее заработавшихся и переутомленных, Владимир Ильич решительно отклонял все обращенные к нему просьбы отдохнуть и полечиться и, отделываясь шуткой, говорил, что пока еще довольствуется «текущим ремонтом». Ничто не могло отвлечь его от дела, которому он посвятил свою жизнь. Владимир Ильич продолжал свою огромную, многогранную деятельность.
В январе — мае 1922 года, числясь в отпуске по болезни и живя за городом, Владимир Ильич фактически продолжал осуществлять руководство партией и Советским государством. Ни один принципиально важный вопрос, хозяйственный или политический, касающийся внутреннего или международного положения, не проходил без его непосредственного участия или руководящих указаний. Достаточно сказать, что только в январе 1922 года Владимиром Ильичем было написано около 100 писем, записок и других документов. Владимир Ильич по-прежнему поражал всех своей энергией и творческой инициативой. Глубокое чувство ответственности перед народом и горячая любовь к Родине помогали ему преодолевать болезнь.
Живя за городом, в Болшеве, в Корзинкине и позже в Горках, Владимир Ильич много раз приезжал в Москву и выступал с большими политическими докладами, провел огромную подготовительную работу к XI съезду партии. Он руководил съездом, выступал на нем 5 раз, в том числе с большим докладом — политическим отчетом ЦК РКП (б), активно участвовал в обсуждении решений съезда, вносил свои предложения. Такая напряженная деятельность не могла не отразиться на состоянии здоровья Ленина, и без того уже подорванного.
Позже Мария Ильинична вспоминала, что Владимир Ильич и Надежда Константиновна собрались поехать на Кавказ, но «пошла болтовня» и решили ехать на Урал. Все было приготовлено. Но эта поездка тоже не состоялась, помешала болезнь Владимира Ильича.
Усилившиеся головные боли и общее ухудшение состояния здоровья Владимира Ильича побудили врачей искать причину нездоровья в влиянии на его организм окисления пуль, оставшихся в теле после ранения. В связи с этим 23 апреля в 12 часов дня Владимиру Ильичу сделали операцию по извлечению одной из двух пуль. Операция производилась в Боткинской больнице. Была извлечена пуля, застрявшая в области ключицы. В акте сказано, что «пуля, извлеченная из раны, оказалась размером от среднего браунинга. На конце оболочки крестообразно надрезана через всю толщу оболочки, по протяжению всего конуса пули». Операция прошла благополучно. 27 апреля были сняты швы, и в тот же день Владимир Ильич председательствовал на заседании Политбюро ЦК РКП (б). Однако операция не оказала положительного влияния на здоровье Владимира Ильича.
Во второй половине мая встал вопрос о настоятельной необходимости немедленного длительного лечения и отдыха Владимира Ильича. Но Владимир Ильич не допускал и мысли о полном перерыве в работе. Готовясь к отъезду в Горки, он принимал все меры к тому, чтобы и в дальнейшем получать исчерпывающую информацию о текущей работе всех учреждений.
21 мая 1922 года Владимир Ильич пишет распоряжение руководителям центральных учреждений и организаций:
Уезжая в отпуск на несколько месяцев, я очень просил бы поставить осведомление меня о наиболее важных делах и о ходе выполнения наиболее важных решений, планов, кампаний и т. д. следующим образом:
— посылать мне 1—2 раза в месяц самые краткие (не более 2—3 страниц) сообщения на эту тему и распорядиться о высылке мне важнейших из текущих печатных изданий наркомата, а равно текстов напечатанных важнейших постановлений, а равно проектов.
Если наркому самому неудобна эта работа, прошу сообщить, на кого именно (зама, члена коллегии, управдела или секретаря и т. п.) он ее возлагает, поручив этому лицу аккуратно держать связь с моим секретарем (Фотиева, Лепешинская). Через этих же секретарей могут быть посланы всегда запросы по телеграфу или почтой, причем текущие и срочные запросы адресуются не иначе как заму (Рыкову или Цюрупе), а мне лишь в копии».
На своих секретарей Владимир Ильич возлагал обязанность аккуратно следить за исполнением его требований. Они должны были также сообщать о всех поступающих для него книгах и журналах, посылать ему важнейшие из них и перечень остальных. «Из русских газет аккуратно посылать «Правду», «Известия» и «Экономическую Жизнь».
Сноситься регулярно с Коммунистическим Интернационалом и с Н К И Д с просьбой присылать важнейшие иностранные издания, особенно брошюры по текущим вопросам.
Из заграничных русских изданий посылать «Накануне», «Социал-Демократ» (меньшевиков), «Зарю» (меньшевиков), «Современные Записки» (эсеров), «Русскую Мысль» и перечень остальных изданий, брошюр и книг»1.
В Горках Владимир Ильич поселился в Северном флигеле на втором этаже, в маленькой, скромно обставленной комнате и долго не соглашался перейти в Большой дом. Доктор А. М. Кожевников, лечивший Владимира Ильича с 29 мая 1922 года, вспоминает, что он застал Владимира Ильича в маленькой комнате с двумя окнами на запад и на север.
Во второй половине июня в состоянии здоровья Владимира Ильича наступило некоторое улучшение.



В это время лечившие его врачи Крамер, Кожевников и Ферстер считали уже возможным допускать к Владимиру Ильичу близких товарищей, но с условием не вести деловых разговоров. Это условие было неприемлемо для Владимира Ильича, и он предпочел отказаться от таких свиданий.
Начиная с середины июля 1922 года Владимир Ильич возобновляет свою политическую деятельность, которая по мере его выздоровления становится все более и более активной и охватывает все больший круг вопросов.


Горки,август-сентябрь 1922

Свыше 70 документов было написано Владимиром Ильичем за два с половиной месяца — с середины июля до его возвращения в Москву 2 октября 1922 года, когда он возобновил непосредственное руководство деятельностью партии и Советского государства. Однако имеющиеся документы далеко не раскрывают всей деятельности Владимира Ильича за эти месяцы. Огромное значение имели деловые беседы Владимира Ильича с руководящими работниками, после того как врачи разрешили Владимиру Ильичу принимать их.
Сохранился, хотя далеко не полный, перечень некоторых книг, газет и журналов, которыми пользовался Владимир Ильич летом и осенью 1922 года в Горках. Газет — 32 названия, большое количество их на английском языке, выходивших в Лондоне, Нью-Йорке, Калькутте. Несколько газет — на немецком, французском и итальянском языках. Журналы: «Коммунистический Интернационал», «Под знаменем марксизма», «Красная новь», «Красная книга»,
«Книга и революция», «Огонек», «Крокодил» и др. 137 журналов на английском, французском и немецком языках; два тома Маркса и Энгельса; Гегель «Феноменология духа», «Наука логики»; несколько работ по вопросам экономики и политики Советского государства; художественная литература, в частности «Мои университеты» Горького и др.
На многих книгах и журналах, полученных Владимиром Ильичем в Горках летом 1922 года, имеются его пометки, что свидетельствует о том, что Владимир Ильич их читал. Владимир Ильич подчеркивал или отчеркивал отдельные места текста, фамилии авторов и пр. На тех книгах, которые Владимир Ильич желал сохранить у себя в кабинете, он обычно надписывал карандашом: «Экз. Ленина».
В октябре и ноябре Ленин был занят решением множества крупнейших хозяйственных и политических вопросов, беседовал со многими работниками, вел деловую переписку, председательствовал на заседаниях Совнаркома, Совета Труда и Обороны, участвовал в заседаниях Политбюро, пленума ЦК РКП (б), комиссий, активно участвовал в прениях на заседаниях, вносил предложения; продолжал начатые еще в Горках в августе — сентябре дела: о концессии
Уркарта, о работе американского тракторного отряда помощи Советской России; о положении в Донбассе и др. В то же время Владимир Ильич руководил разработкой кодексов законов о земле, о труде, о местных бюджетах для внесения их на I сессию ВЦИК; работал над вопросами о судоремонтной программе; о Гидроторфе* об электропромышленности; о нефтяном хозяйстве в Баку; о смете НКПС; об опытах Мичурина; о помощи хозяйственному подъему
Армении; о хозяйственном строительстве Карелии; о постройке гидростанции в Грузии; занимался вопросами Коминтерна, Профинтерна, международными делами и т. д.
Ни один вопрос крупного политического или хозяйственного значения не решался без непосредственного участия и руководящих указаний Ленина.
Как видно из секретарских записей и других материалов, В. И. Лениным было написано в октябре и ноябре не менее 177 писем и записок, принято до 150 человек. Владимир Ильич в эти месяцы руководил 7 заседаниями Совнаркома, 5 заседаниями Совета Труда и Обороны, участвовал в 7 заседаниях Политбюро и в 1 заседании пленума ЦК РКП (б) и 3 раза выступал публично с большими докладами.
Уже этот сухой, далеко не полный перечень говорит о том, как напряженно работал В. И. Ленин в октябре — ноябре 1922 года.
В октябре — декабре 1922 года Владимир Ильич принимал иногда до 10 человек в день, особенно если приходили делегации.
Нередко случалось, что товарищи, приходившие к нему, дав перед дверью в его кабинет чуть ли не клятвенное обещание не сидеть больше положенного срока (10—15 минут), засиживались по получасу и больше.

А. В. БЕЛЬМАС - ВОСПОМИНАНИЯ О В. И. ЛЕНИНЕ
С декабря 1922 года, после второго приступа болезни, Ленин уже не ходил по парку, он лежал в постели. Ему были запрещены чтение газет, деловые свидания и вообще свидания даже с друзьями, под страхом еще большего ухудшения здоровья. Книги читать было разрешено. В январе 1923 года наступило некоторое улучшение здоровья, что дало возможность В. И. Ленину продиктовать свои последние статьи: «Странички из дневника», «Лучше меньше, да лучше», «О кооперации» и др.
Однако болезнь продолжала развиваться. В марте 1923 года произошло третье кровоизлияние в мозг. Болезнь вынудила Ильича прекратить всякую работу и, как оказалось потом, навсегда.Ленин был парализован, отнялась правая половина тела, он лишился речи, остались одни глаза, живые, но печальные. В мае его перевезли в Горки, где он оставался уже до самой смерти. Железная воля Ильича, казалось, снова начала побеждать болезнь, он стал практиковаться писать левой рукой, упражняться в речи. Каждый день на веранде Надежда Константиновна занималась с Владимиром Ильичем письмом и речью.


хх

хххххххххххххххххххххх

Признаки недомогания у Владимира Ильича появились задолго до той роковой минуты, когда первый удар в конце мая 1922 года лишил его на время речи.
26 мая 1922 года произошло первое кровоизлияние в мозг.
16 декабря 1922 года последовало второе кровоизлияние в мозг, повлекшее паралич правой руки и правой ноги.
Болезнь побеждает. Владимир Ильич должен был лечь в постель, но не сдается. Он диктует ряд важнейших политических директив, дающих дальнейшее направление партии. Однако болезнь прогрессирует, разъедает мощный организм.
9 марта 1923 года !— новое кровоизлияние, с утратой способности речи. Проблески улучшения. Надежда восстановить здоровье.
Рабочие и крестьяне не только нашего Союза, но и всего мира с тревогой следят за состоянием здоровья Владимира Ильича.

ЦИТАТА (Лев Троцкий "Моя жизнь"):
Ленин скончался 21 января 1924 г. Смерть уже явилась для него только избавлением от физических и нравственных страданий. Свою беспомощность, и прежде всего отсутствие речи при полной ясности сознания, Ленин не мог не ощущать как невыносимое унижение. Он уже не терпел врачей, их покровительственного тона, их банальных шуточек, их фальшивых обнадеживаний. Пока он еще владел речью, он как бы мимоходом задавал врачам проверочные вопросы, незаметно для них ловил их на противоречиях, добивался дополнительных разъяснений и заглядывал сам в медицинские книги. Как во всяком другом деле, он и тут стремился достигнуть прежде всего ясности. Единственный из медиков, которого он терпел, был Федор Александрович Гетье. Хороший врач и человек, чуждый царедворческих черт, Гетье был привязан к Ленину и Крупской настоящей человеческой привязанностью. В тот период, когда Ленин уже не подпускал к себе остальных врачей, Гетье продолжал беспрепятственно навещать его. Гетье был в то же время близким другом и домашним врачом моей семьи в течение всех годов революции. Благодаря этому мы всегда имели наиболее добросовестные и продуманные отзывы о состоянии Владимира Ильича, дополнявшие и исправлявшие безличные официальные бюллетени.
Не раз я допрашивал Гетье о том, сохранит ли в случае выздоровления ленинский интеллект свою силу? Гетье отвечал примерно так: увеличится утомляемость, не будет прежней чистоты работы, но виртуоз останется виртуозом. В промежутке между первым и вторым ударом этот прогноз подтвердился целиком. К концу заседаний Политбюро Ленин производил впечатление безнадежно уставшего человека. Все мышцы лица опускались, блеск глаз потухал, увядал даже могучий лоб, тяжело свисали вниз плечи - выражение лица и всей фигуры резюмировалось одним словом: усталость. В такие жуткие минуты Ленин казался мне обреченным. Но проведя одну хорошую ночь, он снова обретал силу своей мысли. Статьи, написанные им в промежутке между двумя ударами, стоят на уровне его лучших работ. Влага в источнике была та же, но ее становилось все меньше и меньше. И после второго удара Гетье не отнимал совсем последней надежды. Но оценки его становились все сумрачнее. Болезнь затягивалась. Без злобы, но и без сожаления слепые силы природы погрузили великого больного в бессилие и безвыходность. Ленин не мог и не должен был жить инвалидом. Но мы все еще не теряли надежды на его выздоровление.



21 января 1924 года, в 6 часов 50 минут, в Горках умер Ленин.
Умер человек величайшего ума, любимый вождь мирового пролетариата и всех порабощенных.




_008
Знаменитые современники о Ленине

… Ленин - великое единство мысли, поступков и чувств
М.Адлер, один из лидеров II Интернационала

… Ленин был типически русский человек. Ленин сделан из одного куска, он монолитен… В 1918 году, когда России грозил хаос и анархия … он призывает к элементарным вещам, к труду, к дисциплине, к ответственности, к знанию и к учению, к положительному строительству… Он остановил хаотический распад России. В этом есть черта сходства с Петром.
Н.А.Бердяев, кадет, философ

В плане всемирной истории это был один из типичных великих людей, определяющих собой целые эпохи. Само имя его остается лозунгом, символом, знаменем. Он может быть назван посмертным братом таких исторических деятелей, как Петр Великий, Наполеон… Он был, несомненно, русским с головы до ног.
Н.В.Устрялов, кадет, известный русский юрист

Питаю к Ленину чувство крайнего восхищения. Я не знаю другой столь же могучей личности в Европе нашего века… Никогда ещё человечество не создавало властителя дум и людей, столь же абсолютно бескорыстного. Ещё при жизни он вылил свою моральную фигуру в бронзу, которая переживает века
Ромен Роллан, французский писатель

… Если будущее будет таким, каким его предвидел Ленин, тогда мы все можем улыбаться и смотреть в будущее без страха. Однако если эксперимент его будет сорван и кончится неудачей, если мир будет упорствовать в сохранении капиталистического развития, тогда я должен с большой грустью проститься с вами, мои друзья.
Бернард Шоу, английский драматург

Люди, подобные ему, являются хранителями и обновителями совести человечества.
Альберт Эйнштейн, ученый, физик

Его частная жизнь такова, что в религиозное время из него сотворили бы святого
Максим Горький, писатель